Она налетела на меня, словно курца, охваченная безумием.

– Это как называется? Ты что, охренел? Ты знаешь, что тебе за это будет?.. Ты хоть подумал о нас, о своей семье? Или у тебя только лишь твои гребаные компьютеры на уме?..

Я уныло помешвал чай в стакане тусклой нечищенной ложечкой и тщетно старался услышать за этим гамом дробный перестук ноябрьского дождя. Почему – то во время семейных неприятностей меня особенно сильно тянуло к природе, к живому и чистому небу, которое, как и мой разум, то бывало безоблачно ясным, то сумрачно серым.

Когда о слов наконец дошло до первых ощутимых тычков в плечо, я оторвался от созерцания окна и негромко произнес:

– Дай мне блюдце…

Татьяна задохнулась от моей наглости, и последние слова застряли у нее в горле. Она хрипло булькнула, вытащила из шкафа блюдце и с силой хлопнула им об пол. Ухо резанул короткий треск, и веер осколков радостно разлетелся по полу. Краем глаза отметив пор себя, что теперь придется двигать холодильник, чтобы достать из – под него мусор, я прихлебнул чай из стакана и коротко сказал:

– Дура…

Татьяна снова крякнула и тяжело задышала. Но первый заряд у нее уже прошел, и она ни секунды не медля приступила ко второму – плюхнулась на табуретку, уткнулась в свои ладони и глухо зарыдала. Ее плечи тряслись, как под током, но мне было абсолютно ее не жалко. Не то, чтобы я не любил свою жену…

Я потянулся и точным жестом вынул из кармана ее халата злополучные фотографии. Она вздрогнула и оторвала лицо от ладоней.

– Ты чего?..

– Ничего, – слабо улыбнулся я, пряча фотки под книгу на столе. – Это фотомонтаж!

– Как?.. – недоверчиво переспросила Татьяна и выражение ее глаз поменялось. Нет, она еще не отступала, но мысленно назад уже оглянулась.

– Фотомонтаж, – повторил я, снова прихлебывая чай. – Это когда берешь одно лицо и подставляешь его к другому телу…

Она сжала губы, подумала, а потом агрессивно произнесла:

– Ну и для чего тебе надо было подставлять наши лица к такой… пакости?..

– А для того, чтобы посмотреть на то, что в реальной жизни не произойдет, – пояснил я, слегка краснея.

Татьяна коротко вслипнула, загоняя слезы и сопли обратно, и уже более спокойно сказала:

– Ясно…

– Что тебе ясно?

– Что ты мудак, каких поискать!..

Я отставил пустую чашку и посмотрел на ее припухшие глаза:

– Что это я мудак – то?

Татьяна опять помолчала, кривая улыбка судорожно исказила ее лицо, и тут же она хмуро пробурчала что – то себе под нос.

– Что? – требовательно, словно в школе, спросил я.

– А я думала, что ты заснял меня по – настоящему… испугалась…

– А – а… – протянул я и поднялся с табуретки.

И тут же сел обратно.

– Что… Что ты сказала? – мой разгоряченный разум потребовал подтверждения услышанному.

Татьяна эффектно, словно в театре, выдержала паузу и медленно отчеканила:

– Я трахаюсь с сыном уже полгода…

Она была права – я немедленно почувствовал себя мудаком. Д

а еще таким, каких поискать. Я сидел с глупым выражением на лице, мой разгоряченный разум получил свои подтверждения и теперь разрывался от желания помчаться по двум направлениям. Либо прямиком в штаны, в трусы и дальше без остановок, либо в накачанную правую руку – сжать увесистый кулачок, коим я гордился, и со всего размаху сочно врезать любимой женщине по морде. Как это в жизни и бывает, я получил половинчатый результат и там, и там. А именно, мои руки непроизвольно сжались в кулаки и товарищ в штанах активно зашевелился.

– Т – твою мать… – невольно вырвалось у меня, и я замолчал.

Татьяна снова жалобно улыбнулась, взяла мою чашку и пошла к плите. Я тупо наблюдал за тем, как она наливает себе чай, и мой взгляд постоянно скатывался на ее зад, обтянутый цветастым халатом. Мне представлялось, что я буквально вижу, как в кухню входит наш Валерка, нежно обнимает Татьяну за бедра и прижимается к ней. Она так же тоскливо улыбается ему, не отрываясь от плиты, а он своими еще детскими ручонками лезет ей под халат, нащупывает тугую резинку трусов мамы и немного неловко лезет под них…

Я почавкал губами, загоняя внутрь нелепые фразы о смысле жизни, морали и «что же с нами будет», и неожиданно для себя спросил:

– Ну и как… с ним?

Жена на мгновение замерла, а потом, подхватив чашку и хрустя осколками на полу, села на табуретку рядом со столом.

– Как? – вздернув бровь, повторил я свой вопрос.

Татьяна хлебнула из чашки и уверенно сказала:

– Мне нравится… Хотя, что ты имеешь ввиду?

– Я все имею ввиду.

– Все и нравится! – она неопределнно пожала плечами, чем немедленно возбудила во мне свирепый и неконтролируемый гнев.

Мне захотелось буквально вынуть из нее сердце и бросить его под ноги, на это битое блюдце, на пол, по которому она еще так недавно прошлась… Я тряхнул головой и злобно выдавил:

– Как он тебя трахает?

Она взглянула не меня непонятным взглядом и ответила:

– Что, неприятно, когда ты представляешь такие вещи?..

Черт бы ее побрал, эту актрису с ее дурацкими театральными замашками! Она ловко поймала меня на своей женской ножке, и я теперь вовек не узнаю – было ли у нее что с нашим сыном или нет. Мне только теперь и остается, как гадать на кофейной гуще.

И молиться непонятно чему.

То ли тому, чтобы все это так и осталось дурацким розыгрышем.

То ли тому, чтобы я все – таки когда – нибудь их застукал… Резко вошел бы в комнату (или где они там?), вдоволь насмотрелся бы на испуганные лица… Уверенным жестом остановил бы бросившегося было ко мне ребенка, и тем же жестом приказал бы им продолжать… И когда они бы продолжили, то присоединился бы к ним… И мы бы с сыном вдвоем как следует отымели бы нашу дерзкую мамашу во все имеющиеся у нее дырки… А потом, в виде наказания, я от души засадил бы Валерке в зад свой жаждущий, трепещущий в предвкушении член…

Мы с женой пили чай и молча смотрели друг на друга.

А за окном тихонько падал в темноте холодный ноябрьский дождь.